Героизм по-лугански: нести повседневную ношу и сохранять лицо

Есть несколько ипостасей теперешней жизни в Луганске. Например, телевизионная и реальная. Я подразумеваю местное телевидение – потому что все модели жизни в «ЛНР», создаваемые силами людей, которые здесь не были никогда, или несколько лет, или были проездом, гораздо менее интересны.

Об этом пишет житель Луганска Петр Иванов на сайте Радио Свобода.

Телевизионная и реальная отличаются не тем, что в телевидении много вранья. Вранья как такового, пожалуй, и нет. Просто берутся произвольные стороны луганской жизни, например «героизм луганчан». И делается цепь передач, посвященных героизму. Это нетрудно, потому что героизм луганчан имеет такие масштабы, что давно вывел их в параллельный мир и позволяет в нем существовать несколько лет.

В реальной жизни мало кто из луганчан существует под знаком мысли «я – герой». Например, потому что герой – это человек, совершивший очень тяжелую работу и нуждающийся после нее в отдыхе. Отдыха у нас нет. Героизм предлагают повторить на бис, подать в профиль, в ортогональной проекции, потом героизм субботний, героизм соусированный, героизм пролонгированный... и так без конца. Награда же постоянно отодвигается.

Кто конкретно требует? Персонально – никто. Жизнь. То есть, бывают у кого-то ситуации, когда его просят влезть на табуретку и «показать героя», но это особый тип людей и ситуаций и погоды они не делают. И это все-таки скорее для мероприятий и телевидения.

Сегодняшний героизм порой сводится просто к тому, чтобы нести повседневную ношу и сохранять лицо. Например, участвуя в обычных ритуалах, праздник Пасхи, допустим. Новый год. Ты не думаешь о том, сможешь ли ты выжать из своего заезженного войной организма эйфорию под Новый год. Но покупаешь и наряжаешь елку, потому что это часть той жизни, которую ты считаешь правильной, нормальной.

Пасха предполагает, наверное, религиозность, веру, пост, надежду на чудо.

Что чуду есть место в нашей жизни, я убеждался неоднократно, так что уговаривать меня не нужно. Конечно, я не постился. Поститься в нашем случае – это означает просто себя добить.

Как бы то ни было, я решил на Пасху попасть в храм. Причем, самый отдаленный от моего дома. Я хотел понять, смогу ли я туда дойти после всей суммы подвигов.

16 апреля город был совершенно пуст. О таких моментах я давно не ломаю голову. Я привык к пустому Луганску, и он мне нравится. Тем более, когда он такой: чисто убранный, с побеленными бордюрами, свежей зеленью. И распустившимися цветами на абрикосах. Посреди совершенно пустого Луганска стояла машина такси. Одна. Как в хокку. Я узнал цену проезда. Вспомнил про свой план идти пешком. Прошел сто метров. Вернулся обратно и сказал: «Поехали».

По дороге таксист рассказал мне свою историю, поделился мечтами и мифами. Он грезит о большом городе, где «люди зарабатывают деньги», понимаете ли.

Я слушал и радовался, что дорогу к храму можно преодолеть на такси.

В храме встретил я множество людей, на которых не надо наводить подзорную трубу, чтобы понять, что они очень бедны. Все с трогательными пасхальными корзинками, многие с грудными детьми.

Неподалеку столовая на открытом воздухе, там весело. Таксист, молодой еще, с сердцем взорванным видением Большого Города, не чужд и ЗОЖ, подтрунивал над верующими, которые не преминут остограммиться после посещения церкви. Я не спорил. Берег силы. Но, по правде сказать, меня восхищают люди, способные ввести в себя поллитра и более водки или вина, например, в 30-градусную жару, не говоря уже о прекрасном весеннем дне. Я им откровенно завидую. Я бы тоже так хотел. Но, увы, после суммы подвигов уже не смогу.

Теперь мне надо еще одолеть обратный путь, путь уже из храма (почему-то никто не думает о том, что дойдя до храма, он там не сможет остаться навеки, придется возвращаться). Иду по пустому Луганску. Отмечаю все памятные места (через каждые пять метров). Половину пути преодолеваю пешком.

Потом опять вижу такси. Теперь колеблюсь меньше.

Беру такси. Второй разговор. Таксист тоже видит пустоту города, но, в отличие от меня, немало ею взволнован. И ломает голову над загадкой бытия: то ли все поехали на кладбище, то ли нечто иное. Наконец, формирует свое хокку:

«На его малой родине все друг другу родственники.

На Пасху все они на кладбище

Все всех просят помянуть кого-нибудь.

И уже к полудню все

Абсолютно пьяные».

Я усматриваю в этом хокку тонкую перекличку с историей таксиста-1 о Городе Солнца, где Все Зарабатывают Деньги, предаются здоровым привычкам и уже к сорока годам Становятся Миллионерами.

После чего интегрирую тексты двух своих сегодняшних ангелов и думаю, что надо бы выпить коньяку.

Надо бы. Если повторить эту мысль сорок раз и найти или придумать глобальную причину, почему это надо, могло бы получиться.

***

Ну и ладно. Главное, до храма добрался на Пасху. С помощью всего двух таксистов и пятисот рублей.

В заключение хочу заметить простое: кино-, теле- и литературные истории героизма предполагают, что после всякого подвига, длиной в пять минут или десять лет, любой герой свеж, бодр, может отбить чечетку, объехать с лекциями про войну пять материков и помочь восьми сотням девственницам, желающим иметь от героя ребенка, решить эту проблему.

В общем, никто пока не догадался, что это не совсем так и в самом лучшем случае герой просто немного жив. Не так отчетливо, как цирковой акробат, конечно. Немного.

Но на этот счет никто не заморачивается, потому что в идеале героя уже давно нет на свете, а оставшиеся бодро и жизнерадостно возводят ему памятник и клянутся никогда не забывать его подвиг.

И коньяк пьют на банкете по случаю открытия памятника.