Бой судного дня — Донецкий аэропорт, 26 мая 2014 года

К шестой годовщине начала битвы за донецкий аэропорт публикуем отрывок из интервью генерал-майора  ВСУ Виктора Назарова, взятое военным экспертом Александром Сурков.

Расссказ о боевых действиях 26 мая 2014 года был опубликован в "Петре и Мазепе".

Виктор Николаевич, в прошлый раз мы остановились на событиях 22-23 мая 2014 года, когда десантники и спецназ во главе с генералом Муженко, высадившись на вертолётах и совершив пятикилометровый марш-бросок, деблокировали под Рубежным колонну 30 омбр. Расскажите, пожалуйста, что в те дни представлял собой штаб АТО.

Формально наш штаб АТО как орган управления силами и средствами ВСУ с 20 мая находился в стадии формирования. Кстати, положение об этом оперативном штабе мы разработали сами, когда поняли, что антитеррористический центр СБУ нам дать ничего не может.

Изначально мы получили от руководителя АТЦ «Обязанности руководителя АТО», которые были прописаны для генерала Муженко. Этот документ — перечисленные там обязанности, полномочия, ответственность — лично меня шокировал. Судя по тексту, у нас шла не широкомасштабная операция с использованием вооружения и военной техники, а какая-то локальная, маленькая, чисто антитеррористическая, где-то на железнодорожном вокзале или в торговом центре. В этих «обязанностях» ни слова не было сказано, как именно поступать в тех условиях, в которых мы оказались. Было понятно, что на основании этого документа невозможно было создать фундамент для отработки функциональных обязанностей остальному личному составу штаба АТО, и мы вынуждены были разработать свой вариант. Штаб подготовил предложения, я подписал, а утвердил своим приказом первый заместитель руководителя АТЦ — руководитель АТО Виктор Муженко (так формально называлась его должность, хотя она нормативными документами не была предусмотрена). Это было 28 мая. Завершилось формирование штаба к началу июня, но совершенствование структуры и слаживание продолжалось постоянно. Нам пришлось нарастить численность органа управления в 2 раза, всего до 80 человек на конец мая. Это требовалось для того, чтобы охватить весь спектр задач управления.

С формальной стороной всё понятно. А как, в каких условиях вы тогда работали?

Штаб дислоцировался на небольшой территории разрушенной МТС под селом Довгеньке. В этих развалинах развернули кунги, палатки, подготовили укрытия из всего, что было под рукой. Проблемные вопросы, существовавшие с предыдущих лет, оказались такими, что и штабы не жировали, не только тактические подразделения.

Внутренняя оппозиция и российская пропаганда распространяют фейки про «жирующих на войне генералов». Я лично такого не наблюдал. В нашем штабе все, от руководителя АТО и до бойца, были в одинаковых условиях. Питались в одной палатке-столовой одним набором продуктов.

В каких условиях обстановки работали? Да в таких же, как и все остальные в зоне проведения антитеррористической операции. Только в непосредственной близости к штабу, на расстоянии от двух до пятнадцати километров с 20 по 30 мая террористами было устроено тринадцать засад против наших конвоев и отдельных машин. За июнь таких засад было больше тридцати, то есть фактически ежедневно.

Давайте теперь поговорим о первой полноценной войсковой операции, которую спланировал и осуществил штаб АТО. В первую очередь, как принималось решение на «выбор цели»?

Эта операция официально называлась «Разблокирование аэродрома «Донецк», она проводилась 26 мая.

25 мая, на пятый день формального руководства АТО нашим штабом мы получили информацию от старшего группы, которая находилась на аэродроме, о том, что боевики пытаются его захватить и предъявили ультиматум.

Впрочем, развединформация была не нужна — всё происходящее там активно освещали средства массовой информации. Показывали, как на территорию аэропорта проникли боевики НВФ, рассказывали, что они берут под контроль здания. Были фото и видео, как они ходят по крыше с оружием.

Но дело было не в медийном шуме, мы руководствовались иными соображениями — оперативными и логистическими. Если бы тогда наши спецназовцы покинули аэропорт, для нас это означало, не побоюсь этого слова, катастрофу. Потеря такого мощного объекта инфраструктуры создала бы выгодные условия для российских военных. Контролируя аэродром, расположенный к западу от Донецка, они могли абсолютно беспрепятственно перебрасывать с территории РФ по воздуху любое количество личного состава, техники, боеприпасов.

Тогда им не пришлось бы формировать эти огромные «гуманитарные конвои», которые невозможно скрытно перемещать через границу, что они делали тогда и делают по сей день. Они бы просто спокойно летели на высотах 600-700 метров (на такой высоте самолёты практически не засекаются средствами радиолокации с контролируемой территории. — А.С.) садились, разгружались, возвращались, и шло бы там обеспечение полным ходом...

Кроме того, наличие такого аэродрома в распоряжении НВФ и российского спецназа могло привести к тому, что боевики-«шахтёры» «вдруг» помимо танков и артиллерийских систем получили бы вертолёты или даже боевые самолёты. Было бы сказано, что «шахтёры нашли где-то в Луганске поломанные вертолёты, брошенные украинской армией, их отремонтировали и могут теперь использовать». На российской авиатехнике, как на танках и самоходках, нарисовали бы наши знаки различия, потом «перекрасили» и спокойно применяли по нашим войскам и критическим объектам. Этого нельзя было допустить ни при каких обстоятельствах.

Как готовили операцию после принятого решения?

Очень быстро, на протяжении нескольких часов к утру 26 мая был отработан замысел операции по взятию аэропорта под контроль и нейтрализации находящихся в нём НВФ.

Был подготовлен десант, который должен был там высаживаться, готовился эшелон усиления из состава 72 бригады, который должен был быть туда переброшен. Одна рота с БМП в дальнейшем была переброшена военно-транспортной авиацией. Были предусмотрены последующие шаги для наращивания этой группировки.

Одновременно с этим старший группы в аэропорту вёл переговоры с боевиками. Также шли постоянные консультации с нами, со штабом. Говорили несколько раз с руководителем АТЦ. Тянули время. Для чего? Тогда на аэродроме находилось два самолёта гражданской авиации, выполнявшие плановые рейсы. Понятно, что там были пассажиры, поэтому следовало сделать так, чтобы самолёты покинули аэродром, после чего провести мероприятия по эвакуации с территории гражданского населения. Это было важно, мы не могли допустить потерь среди мирного населения.

Так и произошло. Самолёты планово, пусть даже не совсем по графику, осуществили свои рейсы, после чего руководителем АТО было предложено старшему группы написать наш ультиматум и передать командиру боевиков.

Но главным вопросом подготовки была в ту ночь не оперативная и даже не логистическая составляющая операции. Встал вопрос о документе, который бы формально легализовал наши действия по освобождению аэропорта подразделениями ВСУ.

Расскажите, пожалуйста, подробнее о тех событиях — они практически неизвестны...

Мы находились в сложной юридической ситуации. Военного положения нет, война не объявлена, по формату АТО непонятно каким образом могут быть задействованы Вооружённые силы.

Руководитель АТО доложил замысел исполняющему обязанности Президента. Я так понимаю, что он тоже принимал непростое решение. После полутора месяцев неуверенных действий впервые предлагался силовой вариант.

Генерал Муженко пояснил, каким образом планируется это осуществить. Александр Турчинов переспросил, уверены ли мы, удастся ли нам, готовы ли мы, на что получил ответ: «Были бы не готовы и не уверены — мы бы не предлагали. Для нас эта операция имеет принципиальное значение».

Врио Президента дал устное согласие, что само по себе было уже важным для нас решением, но мы всё-таки попросили какой-то письменный документ, который бы легализовал наши действия.

Ночь с 25 на 26 мая мы пробыли в кунге и в палатке под навесом, где были разложены карты, схемы, стояли в большом количестве телефоны связи, радиостанции. С нами был военный прокурор южного региона, генерал юстиции. Он очень сильно волновался — начнём ли мы действовать, а если да, то как. Что если не будет формального одобрения начала этой операции? Мы говорили ему, чтобы не волновался, вот у нас есть замысел, распишитесь на обороте, и начнём. Он говорит — нет, это не наша функция, мы только наблюдатели. Мы подключаемся только когда что-то случилось, пока ничего незаконного не произошло.

В режиме напряжённого ожидания мы находились три или четыре часа. Я видел состояние этого прокурора, он отражало общее настроение. Было видно, как напряжены задействованные в операции командиры. Как они спрашивают себя: «Так что? Так что?» Как у них начинает играть в крови адреналин.

Генерал Муженко принимал доклады от командиров:

— Десант готов!

— Спецназ готов!

— Первая волна готова!

— Вторая волна готова!

— Вертолёты готовы!

— Ударная авиация готова!

Под самое утро Муженко (он сидел напротив) посмотрел на меня в упор, а потом сквозь меня, куда-то вдаль. Было понятно: что-то происходит в его душе. Через некоторое время такого раздумья он «вернулся» ко мне и говорит:

— Ну что, начинаем?

Я говорю:

— Начинаем!

Он выдержал ещё паузу:

— Ну что, вместе, до конца?

Я говорю:

— Вместе. До конца!

Именно в этот момент мы осознали, что прошли свой Рубикон. И это был Рубикон не только для генерала Муженко и для меня как начальника штаба, а для всей страны.

Мы ведь могли, как командование ВМФ в Севастополе, просто занять выжидательную позицию: «Главное не усугублять, как бы чего не вышло». Ничего не делать, нам бы никто не мог приказать, всё было бы «по феншую». Но даже боюсь предполагать, как развивалась бы тогда история Украины...

На наше счастье (ну, наверное, всё-таки не на счастье, а в соответствии с логикой развития процесса) в 10:55 из режимно-секретного отдела прибежал офицер с телеграммой, содержащей только одно слово — «Згода».

(Виктор Николаевич показывает оригинал телеграммы — исторический документ. А.С.)

Не было никаких других слов и фраз — из соображений безопасности, чтобы предотвратить любую утечку информации.

Это был сигнал к началу. Очень обрадовался прокурор и тут же пошёл докладывать Махницкому, что наши действия осуществляются в законном русле…

Сама операция описана разными авторами достаточно детально. Не припомните ли какие-то наиболее яркие моменты, которые запомнились лично вам?

Первым эпизодом, который сложно забыть стало, безусловно, «вручение ультиматума». Как я уже говорил, с вечера по телефону командиру группы спецназовцев в ДАП был надиктован ориентировочный вариант ультиматума боевикам. «Вы находитесь на суверенной территории, ваши действия расцениваются как террористические и представляют угрозу жизням военнослужащих, а также местному населению. Требуем от вас оставить территорию в течение ____. Если нет — будете уничтожены», — примерно так выглядел его текст. При этом командиру группы было предложено самому проставить время, которое даётся боевикам, чтобы покинуть аэропорт.

После получения телеграммы от главы СБУ руководитель АТО сразу же связался со старшим группы и уточнил, как там развиваются события. Спрашиваем — ты вручил ультиматум?

— Иду вручать!

Говорим, через несколько минут позвонишь, доложишь, чем дело закончилось.

Тем временем даём команду десанту грузиться, авиации приготовится. Ждём.

Буквально минут через десять перезванивает наш «парламентёр».

— Ну что, ультиматум вручил?

— Да, вручил!

— А что ты написал там, где прочерк, сколько им дал минут?

— Пятнадцать!!!

Мы, конечно, посмеялись. Четверть часа — срок откровенно нереальный, он, должно быть, вызвал у противника шок. Но нам требовалось время, чтобы развернуть боевые порядки, рассчитывали на нормальную психологическую реакцию, когда противнику нужно определённое время, чтобы понять, что происходит.

Но раз так — значит так. Сразу же была дана команда на взлёт. Поднялась ударная авиация, и мы начали выдвигаться.

Целью первого удара было уничтожение боевиков, которые находились на крыше терминала с пулемётами, гранатомётами и, что особо важно, ПЗРК. Вероятно, сам факт появления вертолётов оказался для них огромной неожиданностью. Они были захвачены врасплох и вели довольно слабый огонь.

Противник был согнан с крыши, потеряв таким образом возможность визуально обнаруживать наши летательные аппараты. Наши подразделения должны были взять под контроль крышу и вести наблюдение, помогая выполнять задания авиации. После этого была поставлена задача ударной авиации.

Они были уже готовы, вышли в район, нанесли удар по верхнему этажу, чтобы посеять панику и деморализовать группы боевиков. Затем был нанесён ещё один удар другой пары вертолётов и, как закрепление, пошёл удар тактической авиации по нижним этажам. Заключительный удар по первому этажу, где спрятались боевики, сбежавшие с крыши и верхних этажей. Так несколько раз.

По информации, которую мы получили от наших спецназовцев (потом её подтвердили выложенные в сеть аматорские видео), стало понятно, что это было очень неожиданно, очень эффективно и сильно с точки зрения произведённого эффекта. Противник метался по этажам, не зная, куда заходить или выходить — их накрыли на крыше, они побежали вниз, по ним там ударили, они поднялись выше, там их снова накрыли...

Мы находились на командном пункте, наблюдали за вертолётами, которые кружились над нами (площадка для погрузки находилась рядом), заправлялись, докладывались, загружали боеприпасы и десант, получали задачи и снова поднимались в воздух для вылета в ДАП. Это была карусель, которая радовала и наполняла гордостью за наших офицеров, солдат. Информация приходила постоянно, мы понимали, что происходит в зоне боевых действий, каким образом продвигаются спецназ и десантники, что захватывают.

Больше всего тревожила информация о том, что очень было много противника. При этом у всех создавалось такое впечатление, что они то ли «обкуренные», то ли у них с головой не в порядке. Типовой доклад наших: «Позицию заняли, ведём огонь и тут они идут напропалую, совершенно без страха». Мы подумали, что они (боевики) находились под действием наркотических препаратов.

Судя по всему, они задействовали тогда все свои силы. Противник время от времени пытался атаковать со всех сторон, для того чтобы если не окружить, то по крайней мере блокировать наши войска, нанести урон перекрёстным огнём. Фактор неожиданности, большие потери, отсутствие резервов привели к хаосу, панике и потере способности к сопротивлению. Они были деморализованы.

Там даже был случай, когда к ним на усиление шла колонна, которую боевики приняли за наших десантников и нанесли ей поражение своим огнём. А потом, когда они пытались выйти, попали по удар наших вертолётов...

К вечеру первая волна закрепилась, и мы могли наращивать усилия дальше для того, чтобы к утру взять все здания под контроль. На командном пункте шёл разговор о том, каким образом будем перебрасывать подразделения следующей волны. Задание усложнилось, потому что уже стемнело.

Надо понимать, что в то время уровень технического оснащения наших летательных аппаратов был совсем другой. Не было у вертолётчиков ни приборов ночного видения, ни какой-то встроенной навигации. Ориентировались и выполняли полётные задания по смартфону с GPS. Понятно, что у всех были сомнения.

И вот тогда меня поразил доклад одного из экипажей. После взлёта, когда они возвращались на базу, их начали обстреливать. Командир — старший лейтенант, очень молодой. Когда спросили его, как всё было, как заходили на аэродром, какой они выбрали курс, как маневрировали, он ответил:

— Я лечу, а там из-за девятиэтажки стреляют, дальше террикон, и с него тоже тра-та-та-та-та, трассеры пошли по вертолёту. Я влево круг, разворачиваюсь. Прячусь, меж двумя высотками, по улице прохожу, раз — и вышел на простор! — А у самого голос дрожит от гордости...

До этого как раз был разговор старших офицеров — напряжение, определённые сомнения, настороженность, сможем ли выполнить задания, возможно ли это в ночных условиях или нет. А после того как услышали «завзяту козацьку доповідь» этого экипажа — словно светлее стало на ЦБУ. Командиры экипажей определились с маршрутом, загрузили десант второй волны с боекомплектом, вылетели к ДАП.

Вертолёты спокойно долетели, приземлились, в ночных условиях высадили десант. Мы с волнением ожидали их возвращения. Когда получили доклад о том, что все на месте, поняли, что это предвестие победы.

Бой продолжался. Все попытки контратак со стороны противника были отбиты. Боевики понесли большие потери и потом, ближе к ночи 26 мая мы получили информацию, что наши силы контролируют всю территорию. Боевики подняли «белый флаг», попросили разрешения эвакуировать раненых и погибших.

Наши подразделения закрепились на позициях, мы доложили, что задание выполнено, и только после этого была дана команда обеспечить коммуникацию, чтобы они позабирали раненых и погибших.

Утром мы смогли подвести предварительные итоги этой десантной операции. По информации, которую мы получили от разведорганов и радиоперехватов разведки, «на той стороне» царила полная паника. Они абсолютно такого не ожидали. И самое главное — были ошарашены огромными потерями. Это при том, что наши потери — всего один раненый!

Потом мы заменили десантников на общевойсковые подразделения, но спецназ частично оставили. Самолётами транспортной авиации были переброшены подразделения 72 омбр с БМП, миномётами, тяжёлым крупнокалиберным оружием. Они могли не просто охранять объекты аэропорта, а держать полноценную оборону (которая продолжалась 242 дня — А.С.)

Вот такой «Бой Судного дня» состоялся 26 мая. Если после Рубежного в глазах военных, как я говорил, появились проблески надежды, то после этой победы лица офицеров, командиров, бойцов были совсем иными. Мы поняли, что можем это делать и делаем.

Было интересно наблюдать за СМИ и блогосферой, особенно со стороны РФ, которые говорили: «Это были американские наёмники, американский генерал, рейнджеры...» Да кого там только, по их словам, не было. Никто не ожидал, что ВСУ способны на такие успешные действия. Для наших офицеров, бойцов это была лучшая оценка — от врага.

Сидели, анализировали операцию. Я обратил внимание на выражение лица Муженко. Оно посветлело, его глаза светились радостным блеском.

ДАП — это было знаковое событие. Мы остановили вторжение. Теперь нужно было закрепиться, чтобы двигаться дальше.